Неточные совпадения
Конон не отличался никакими особенными качествами, которые выделяли бы его из общей массы дворовых, но так как в нем эта
последняя нашла полное олицетворение своего сокровенного миросозерцания, то я считаю нелишним посвятить ему несколько
страниц.
— Дурак! Сейчас закроют библиотеку, — крикнул брат и, выдернув книгу, побежал по улице. Я в смущении и со стыдом последовал за ним, еще весь во власти прочитанного, провожаемый гурьбой еврейских мальчишек. На
последних, торопливо переброшенных
страницах передо мной мелькнула идиллическая картина: Флоренса замужем. У нее мальчик и девочка, и… какой-то седой старик гуляет с детыми и смотрит на внучку с нежностью и печалью…
Дом занимаем порядочный, вдовы Бронниковой, которая позволяет нам на свой счет делать всевозможные поправки, и за это позволение берет 250 рублей в год. Наружность нечто вроде станции в России, но расположение удобно. Для нас ничего лучшего не нужно. Каждому можно быть у себя, и есть место, где можно быть вместе. [В доме Бронникова Пущин жил вместе с Е. П. Оболенским — до женитьбы
последнего на В. С. Барановой.] Не перехожу сегодня на другую
страницу. Время обедать.
Тот ему подал его, Захаревский просмотрел его с первой
страницы до
последней.
На
страницах альбома, который перелистывал Тетюев, нашли себе, может быть,
последний приют самые блестящие полуимена, какие создавали за
последние двадцать пять лет такие центры европейской цивилизации, как Париж, Вена, Берлин, Лондон и Петербург.
Скорее — за стол. Развернул свои записи, взял перо — чтобы они нашли меня за этой работой на пользу Единого Государства. И вдруг — каждый волос на голове живой, отдельный и шевелится: «А что, если возьмут и прочтут хотя бы одну
страницу — из этих, из
последних?»
Я ухожу — в неизвестное. Это мои
последние строки. Прощайте — вы, неведомые, вы, любимые, с кем я прожил столько
страниц, кому я, заболевший душой, — показал всего себя, до
последнего смолотого винтика, до
последней лопнувшей пружины…
Я увидел на столе листок —
последние две
страницы вчерашней моей записи: как оставил их там с вечера — так и лежали. Если бы она видела, что я писал там… Впрочем, все равно: теперь это — только история, теперь это — до смешного далекое, как сквозь перевернутый бинокль…
— Я прочел из него три
страницы, две первые и
последнюю, и, кроме того, бегло переглядел средину. Впрочем, я всё собирался…
Здесь в дневнике отца Савелия почти целая
страница была залита чернилами и внизу этого чернильного пятна начертаны следующие строки: «Ни пятна сего не выведу, ни некоей нескладицы и тождесловия, которые в
последних строках замечаю, не исправлю: пусть все так и остается, ибо все, чем сия минута для меня обильна, мило мне в настоящем своем виде и таковым должно сохраниться.
Оставимте на несколько минут, или на несколько
страниц, председателя и советника, который, после получения Анны в петлицу, ни разу не был в таком восторге, как теперь: он пожирал сердцем, умом, глазами и ушами приезжего; он все высмотрел: и то, что у него жилет был не застегнут на
последнюю пуговицу, и то, что у него в нижней челюсти с правой стороны зуб был выдернут, и проч. и проч. Оставимте их и займемтесь, как NN-цы, исключительно странным гостем.
Войдя в улицу, Нехлюдов остановился, вынул из кармана записную книжку, и на
последней, исписанной детским почерком
странице прочел несколько крестьянских имен с отметками.
И добро бы мы этих наук не знали, а то ведь наизусть от первой
страницы до
последней во всех подробностях проштудировали — и все оказывается мало!
Только впоследствии, постигнув утешение, доставляемое чтением в одиночестве, я умел запасаться книгою, над половиною
страницы которой обыкновенно засыпал, никогда не забывая в минуту
последней искры самосознания задуть свечу; но во времена студенчества я еще не возил с собою книг и, чтобы хотя на миг разогнать невыносимую скуку, читал на табачном картузе: «Лучший американский табак Василия Жукова; можно получать на Фонтанке, в собственном доме», и через минуту снова: «Лучший американский табак» и т. д.
В течение
последних пятнадцати лет у нас выступило вперед многое, о чем никому и не снилось до того времени. На недостаток приказаний мы пожаловаться не можем, ибо ими наполнены все
страницы нашей новейшей истории, — каким же образом отвечала на них наша талантливость?
Здесь будет списано отчасти и оглавление «Собеседника», и представлен счет
страниц его, и показаны опечатки, и высказаны «требовавшие обширной эрудиции» соображения о том, кого скрывала такая-то подпись из начальных букв и кому могло бы принадлежать такое-то четверостишие без подписи, — словом, все то, что так постоянно оставалось неразрезанным в наших журналах
последних годов.
Ссорясь с соседями, он умел извлекать из их театрального прошлого наиболее постыдные, наиболее чувствительные
страницы и так разрисовывал их своим беззастенчивым юмором, что за ним всегда оставалось
последнее слово.
Это [изображение барской жизни] надо причислить к лучшим
страницам последней книги Марка Вовчка.
Тася громко рассмеялась на всю классную. На
странице тетради был довольно сносно нарисован брыкающийся теленок, под которым неумелым детским почерком было старательно выведено рукой Таси: «самый послушный ребенок в мире»… К довершению впечатления, под
последним словом сидела огромная клякса, к которой изобретательная Тася приделала рожки, ноги и руки и получилось нечто похожее на те фигурки, которые называются «американскими жителями» и продаются на вербной неделе.
Боборыкину часто приходилось прибегать к приемам так называемого натурализма, но и тут он не может заслужить упрека в преступлении границы между правдивым реализмом и порнографией. Сходя в могилу и оглядываясь на богатое литературное наследие, оставленное им, он не мог бы в этом отношении упрекнуть себя ни за одну
страницу. Он часто изображал страсти в их последовательном развитии, но у него нельзя найти столь излюбленного у нас в
последнее время изображения пороков.
Раз перед началом
последнего урока я с одушевлением рассказывал своим соседям по парте про Святослава, князя Липецкого («Исторические повести» Чистякова, — чудесная книга!). Я из этих повестей мог жарить наизусть целые
страницы.
Молодой Савин недолюбливал, как и многие, классических языков и, получив от учителя громадную в несколько
страниц роль на латинском языке, вдруг выкинул одну из своих школьных проделок, которая, впрочем, имела роковые для него последствия и была
последнею в стенах лицея.
Как бы гладко и ловко ни оправдывал он себя, она потеряла любимого человека. ЕеГаярин больше не существовал. Она гадливо бросила сложенный в несколько раз лист газеты на стол, присела к нему, взяла тетрадь дневника и раскрыла его на
последней исписанной
странице, где толстая черта виднелась посредине. И с минуту сидела, опустив голову в обе ладони.
Последняя корректура
страницы 75-й пятого тома первого издания «Войны и мира» 1868—1869 гг.
Это была
последняя запись между теми, которые Савелий прочитал, сидя над своею синею книгою; затем была чистая
страница, которая манила его руку «занотовать» еще одну «нотаточку», но протоиерей не решался авторствовать. Чтение синей книги, очевидно, еще более растрепало и разбило старика, и он, сложив на раскрытых листах календаря свои руки, тихо приник к ним лбом и завел веки.